По краям низенькой сцены стояли автоматчики, а между ними за столом сидел штурмбанфюрер Хартунг. Он не снял даже кожаных перчаток. Когда зал заполнился и еще один автоматчик вытянулся у двери, Хартунг поднялся и произнес короткую речь. Он говорил, что коммунистов и партизан надо вешать, и тот, кто знает, где таковые находятся, должен прийти и сказать немецкому командованию. За это будут выдаваться награды. Хартунг не особенно полагался на знание языка и, кончив речь, спросил, все ли его поняли.

Сделалось так тихо, что было слышно, как на улице глухо отдаются шаги часовых. И вдруг в уши ворвался визгливый крик Малинки:

— Правильно! Их и без наград вешать надо! Да! Довольно! Натерпелись от их власти, хватит! — задохнувшись, бешено застучала клюкой.

— Смотри, Авдотья, наплачешься еще, и про Советскую власть вспомнишь, — довольно внятно сказала Громыхалина Фрося.

Малинка вконец остервенилась:

— Не вякай, дура, все знают, что муж у тебя партеец. Да!

На секунду воцарилась страшная тишина.

— Все знают, да молчат. Одна ты выскочила, — назидательно произнесла бабка Агафья. — Стыдно! Старая ведь уже. О душе пора подумать, а ты грех такой на себя берешь.

Малинка, стянутая полушубком, медленно, как танковая башня, стала поворачиваться к говорившей.

Хартунг лениво поднял руку в черной перчатке. Они ссорятся между собой. Это хорошо. Не надо им мешать. Только зачем так громко.

— Матка, тихо надо!

Но Малинка уже ни на кого не обращала внимания.

— Не одну ее повесить надо. Да! Вот этот еще…

Малинка остановилась, бешено вращая выпученными глазами.

— Вот он прижался. И ему на веревке место, чтобы знал, как по елкам лазить. Да!

У Сашки перед глазами поплыли радужные круги. Все тело сотрясало ознобом. С самого утра он ничего не ел, жил как во сне, и сейчас ощущал внутри почти смертельный холод. Осунувшееся лицо его стало пепельным. Задев плечом за косяк, он вышел в коридор, спустился по ступеням и только тогда бросился бежать.

Дома он забрался на полати и долго лежал неподвижно, уткнувшись лицом в мешок с луком. В кухне за печкой все еще плакала мать.

С шумом и треском рванулось косматое пламя, охватило сухую крышу, красной волной прокатилось по карнизу, подгоняемое колким ветерком. Жарко дохнул морозный ветер, трепетное марево заструилось в воздухе.

Увидя багровый свет в темных окнах, Сашка на минуту остолбенел. Придя в себя, рванулся к двери, на ходу схватил ватник, шапку искать не стал — выскочил на улицу. На углу остановился пораженный. Спутанные волосы взбило горячим ветром. Горел дом Дунаевых. Сашка увидел прижавшегося к забору Леонида. Рядом в легком пальто на детских саночках сидела его мать, держа на руках двухлетнюю Леночку. На них сыпались искры.

— Отчего загорелось? — спросил Сашка.

Леонид с остервенением махнул рукой.

— Все погибло. Ничего не успели вытащить. Сволочи. Вздумали во дворе мотор разогревать, а кругом сено. Сейчас снаряды начнут рваться, — сообщил он, глядя на разраставшуюся гриву огня. — Полная машина боеприпасов.

Стало светло как днем. На дороге начал подтаивать снег. Мимо две женщины провели к соседям бабушку Леонида. Она еле передвигала ноги в обожженных валенках.

Тушили пожар не меньше роты солдат. Выстроившись цепочкой, они передавали из рук в руки обледенелые ведра с водой. Вода бессильно шипела. Несколько человек возились около пожарной машины. Возились долго и безрезультатно. Машина не работала.

Внезапно Сашку осенила какая-то мысль. Он схватил Леонида за рукав. Бледное лицо его с широко распахнутыми глазами было ярко освещено пожаром.

— Будем мстить за Лиду? — прошептал он в лицо товарища.

Леонид ответил не сразу. Он еще не совсем оправился от потрясения. Сашка истолковал это по-своему.

— Нет, ты поклянись!

— Будем мстить, клянусь! — тихо и зло сказал Леонид.

— Тогда бежим.

Тяжело дыша, остановились за чьим-то сараем.

— Сейчас винтовку откопаем, — отрывисто заговорил Сашка. — Один патрон есть. Бронебойно-зажигательный, Толстомясый в шубе здесь, я видел.

Старая Сашкина майка, которой был обмотан затвор, смерзлась, и Сашка на ходу раздирал ее закоченевшими пальцами.

Когда они вернулись, огонь бушевал с неослабевающей силой. Ветер повернул. Искры сыпались на железную крышу соседнего дома, где в небольшой комнатке на узкой кровати лежало одеревеневшее тело Лиды. Три дня оно раскачивалось на скрипучем суку липы, и только в канун пожара оккупанты сняли часового и разрешили убрать труп.

Женщины сгребали снег и забрасывали им дымящуюся стену. Неподалеку стоял штурмбанфюрер Хартунг в распахнутой шубе и следил за пожаром. На фоне освещенной стены рельефно рисовалась его массивная фигура. Хартунга мучили предчувствия. Ему казалось, что из темноты в этот освещенный квадрат ворвутся партизаны или с черного, словно обугленного неба посыплются русские бомбы. Он напрягал слух, всматриваясь в темную бездну, но там после яркого света не было видно даже звезд.

Ему страшно хотелось уйти в хорошо натопленный и, еще лучше, охраняемый дом, но всякий раз, когда он уже готов был сделать первый шаг, огромным усилием воли он приказывал себе оставаться на месте. Пусть все видят: вот он стоит рядом с солдатами — решительный, спокойный, в любую минуту готовый к действию.

— Ишь, гад, топчется ровно мерин, не стоит на месте, — прошептал Сашка, просовывая винтовку под сгнившую доску забора. Они с Леонидом лежали в канаве напротив горевшего дома. От штурмбанфюрера их отделяло расстояние не более тридцати метров.

— Не спеши, промажешь, — шепнул Леонид, следя за нервными движениями Сашкиных пальцев.

Сашка вставил патрон. Затвор автоматически закрылся, громко щелкнув. Ребята замерли. По ту сторону забора раздался чужой смех. Сашка начал целиться. Ему показалось, что штурмбанфюрер подозрительно смотрит в их сторону. Стараясь, чтобы мушка не прыгала у него по лицу, Сашка нажал на спуск. Выстрела не получилось. Вместо него раздался оглушительный взрыв. Черные головешки и тучи искр взметнулись над дорогой. Осколки с визгом разлетелись в стороны, пробив в нескольких местах забор над головами ребят.

Солдатская цепочка сломалась, качнулась в сторону за угол дома, и тогда стало видно лежащего ничком штурмбанфюрера Хартунга. Из-под живота у него текла красная снежная кашица. К нему подползли санитары с носилками. По тому, как небрежно взвалили они тяжелую тушу штурмбанфюрера, стало ясно, что он мертв. Огонь ослабел, но никто не подходил близко. Ждали еще взрывов. Очевидно, в спешке снаряды успели разгрузить не все.

Сашка с Леонидом не покидали своего убежища до тех пор, пока не унесли мертвого Хартунга.

— Теперь можно идти, — с облегчением сказал Сашка, когда носилки скрылись в темноте. Встав на колени, он начал разгребать снег, чтобы спрятать винтовку, из которой даже не потрудился вынуть патрон.

— Руки